ГОРОДОК НА СТОЛЕ
Перед глазами изумленных придворных на столе возник странный мир. Алмазная люстра, как солнце, светила над цветущими зарослями шиповника. В кустах сердито жужжали потревоженные осы, и жужжанье их было явственно слышно, потому что в пещере наступила необыкновенная тишина. И над зарослями поднималась зубчатая стена игрушечного города. По углам городской стены высились четыре башенки, обшитые листами меди. Розовели ряды черепичных кровель на домиках с балконами из медной проволоки.

Короткие тени зданий лежали на гладкой мостовой, по которой усатые упряжки черных тараканов тащили тяжело нагруженные повозки. Максим глазам своим не поверил: кучерами на повозках были люди. Только маленькие, очень маленькие, такие маленькие, что даже карлик Бульбуль показался бы среди них великаном.

- В наше время так легко и сытно быть шпионом. Орел наш, благородный дон Рэба, озабочен знать, что говорят и думают подданные короля. Хотел бы я быть шпионом. Рядовым осведомителем в таверне «Серая Радость». Как хорошо, как почтенно! В шесть часов вечера я вхожу в распивочную и сажусь за свой столик. Хозяин спешит ко мне с моей первой кружкой. Пить я могу сколько влезет, за пиво платит дон Рэба – вернее, никто не платит. Я сижу, попиваю пиво и слушаю. Иногда я делаю вид, что записываю разговоры, и перепуганные людишки устремляются ко мне с предложениями дружбы и кошелька.

Маяковский остаётся парадоксальным и загадочным поэтом - несмотря на очевидный антигуманизм и ущербную советскую "классовость". На мой взгляд, это тот редкий случай, когда певец насилия и жестокости в то же время является поэтическим гением, создателем уникального мира и неповторимой эстетики.

Гениальные художники, как правило, - гуманисты, потому что ценность человека всегда лежит в основе интуиции и историчского предвидения. "Зряче (как известно) только сердце". Ненависть этого лишена. Гений, опережающий время, - всегда движется в русле цивилизации, на чём и основан дар его особого знания.

Многие люди никогда не задумываются над тем, что, поглощая колбасу, они тем самым косвенно виновны в убийстве коровы с красивыми и умными глазами или славного, весьма сообразительного поросенка.

От евро­пейца, особенно от горожанина, факт убийства поглощаемого им животного огражден расстоянием и временем. Между тем он все равно остается таким же фактом убийства, как и в тех странах, где гурман совершает его сам.

Например: в Японии есть специальные рестораны, где можно отведать экзотическое угощение и заодно продемонстрировать свое «мужество». Столики здесь имеют специальное углубление, где помещают маленькую обезьянку так, чтобы голова оставалась на поверхности. Официант приносит посетителям небольшие молотки, которыми они бьют обезьянку по голове.

— ПОЛЮБИ НАС ЧЕРНЕНЬКИМИ, А БЕЛЕНЬКИМИ НАС ВСЯКИЙ ПОЛЮБИТ. ХА, ХА, ХА, ХА! — И ТУЛОВИЩЕ ГЕНЕРАЛА СТАЛО КОЛЕБАТЬСЯ ОТ СМЕХА.

Гоголь

Гримасы настоящего забавны, и вот нам в ощущении дано, что наш ориентир теперь Зимбабве: не Штаты, не Европа, но оно. Свободный край, урок для оробелых, наглядный, убедительный азарт, — где черные забрали все у белых, как красные в России век назад. В России все — на тачке ли, на бабе, смотря ли сериал, варя бульон, — все спрашивают: как там наш Мугабе, в изгнанье ли, в отставке, жив ли он? Ведь если он, почти столетний Роберт, бессмертный, несменяемый такой, скорее окончательно угробит Зимбабве, чем отъедет на покой, — то таковы и наши перспективы на тридцать лет ближайших, почитай, и надо выводить свои активы — теперь уже не в Штаты, а в Китай. А если в самом деле он отставлен, хотя герой и нации отец, но задолбал, и нации отца, блин, военные сместили наконец, — то может быть, хотя б у наших внуков, чей бедный род проклятьем заклеймен, возникнет шанс дождаться новых звуков и запахов, и все-таки имен.

ОН: У нас проблемы.

ОНА: Тс-с! Ни звука. Мне скучно слушать, что у вас. Я говорила…

ОН: Слушай, щука! Прошу тебя в последний раз.

ОНА: Не стану слушать этих бредней. Иди с людьми поговори, а здесь про этот раз последний не верят даже пескари. Я все давала: и «Единство», и нефтецены на убой… Ты этим так распорядился, что все на дне, как мы с тобой. Ты отпустил меня однажды, я помогала, ты следил — но для твоей, Володя, жажды нужна не я, а крокодил. Вся эта ложь, все эти кражи, все эти ближние друзья…

ОН (страстно): Ну все! Клянусь, что больше даже по Конституции нельзя!

(отрывок из романа Владимира Войновича "Малиновый пеликан"

Моих друзей одного со мной поколения практически никого не осталось. Из оставшихся Акуша на восемь лет моложе меня, в нашем возрасте разница не столь велика, но она состоит в том, что я помню ту большую войну с первого дня до последнего, а Акуша всю ее пережил во младенчестве. Но в целом мы люди одной эпохи, которой оба и сформированы, давно сформированы, в любом случае оба старые люди. Акуша – это дружеское прозвище, прилипшее к нему со школьных времен. Полное имя его Борис Глебович Акушев, поэтому для некоторых он Борисоглебыч, а для меня просто Борька или чаще все-таки Акуша.

Через месяц, 17 мая, в продажу поступит роман "Рейс", события которого связаны со сбитым над Донбассом "Боингом".

"Сколько времени у меня еще есть, чтобы внести правки?" - спрашивает издателя романа его автор Сергей Лойко. "Два часа", - отвечает тот. "Нет, это невозможно", - искренне возмущается приехавший из Москвы в Киев Сергей. "До среды! Но это крайний срок. Вам же сколько времени ни дай, вы будете править и править, - идет на уступки издатель. - Будете и в типографии странички выхватывать и что-то исправлять!